Ванька закончил говорить, и в кабинете на несколько секунд повисла гнетущая тишина. А потом раздался громкий, но невеселый смех Новийского.

— И как я до этого дожил? Всего лишь хотел, чтобы не пострадала моя семья и друзья, а в итоге был признан чуть ли не главным мафиози всея Руси. Сначала жена заявила, что я ужасный человек, а потом ее любовник пришел шантажировать меня, обзывая чудовищем и намекая на наемных убийц. Чудесно, Гордеев, чудесно. Как думаешь, если я сейчас уйду с работы и как следует напьюсь, ты не воспримешь это как тайный сигнал для воображаемого экстремиста?

— Зависит от обстоятельств. Но я в любом случае буду сидеть рядом и портить тебе удовольствие.

— Вряд ли. Я буду весь день размышлять, на чем проколешься с Ульяной ты, и мне будет приятно.

Ванька промолчал. Проколется? Саф и без этого не хотела с ним быть. С Новийским хотела, а его — Ваньку — оставила. Проще всего было бы обвинить во всем неудачный брак, но Гордеев не обольщался. Должно было существовать что- то еще. Возможно, что-то из прошлого.

Направляясь вслед за политиком в бар, он мысленно чертыхался и внимательно следил. Новийский якобы сдулся, и весь покладистый, смирившийся, но бумаги перед уходом уничтожить не забыл. Расчетливая сволочь. Он сел за барную стойку и заказал чистый виски. Утром в этом заведении было пусто, и Ванька почувствовал себя вдвойне глупо. В десять утра в баре, и не трезвый, но и застегнутый на все пуговицы… Вздохнув, решил, что с официозом перебор и стянул с шеи галстук. Хоть так.

— Налейте любовнику моей жены рома, — неожиданно распорядился Новийский, заставляя Ивана напрячься.

Бармен присвистнул и по очереди посмотрел на каждого. Очень заинтересованно, будто сравнивая. Ванька скривился и огрызнулся:

— Я не пью при исполнении.

А выбор напитка его насторожил. Откуда Новийскому знать предпочтения Ивана в выпивке?

— Сделайте, я плачу, — меланхолично махнул Новийский.

Бармен пожал плечами, быстро налил напиток в стакан и толкнул тот вдоль стойки Ваньке.

— И что это значит?

— Не отказывайся, тебе понадобится, — сказал Новийский и, устремив взгляд на полки с алкоголем вдруг сказал: — Шесть лет назад твой отец предлагал мне свое место, причем очень настойчиво. Я не мог понять причину, но потом узнал: у него рак. Вряд ли ему осталось много.

Действительно. Ванька схватил стакан и осушил его одним махом. И старался не смотреть на Новийского, которому явно было приятно выражение боли на лице недруга. Это было понятно и ожидаемо, но Ваньке вдруг дико захотелось уйти. Жаль, что он не мог.

— Можешь уйти в любой момент, я тебя не держу, — сказал Новийский. — И сам скоро уйду. Не покажусь же я сыну пьяным.

Ванька почти не слушал. Он не мог думать о том, что узнал, но и не думать не мог. В голове как заевшая пластинка прокручивались слова Новийского о его отце. Почему под рукой никогда нет боксерской груши, когда она так нужна?

— Сделай милость, удовлетвори любопытство, — вместо этого спросил он самоубийственно. — Кто прав: она или я? Ты бы вернул ребенка, не вмешайся я сегодня с этой папкой?

Новийский вдруг усмехнулся и медленно повернулся к нему.

— Хочешь знать, да? — спросил он.

Ванька от неожиданности даже не успел ничего предпринять, а кулак Новийского уже врезался в его скулу. Да так, что Гордеев едва устоял на ногах, в мгновение ока слетев со стула. Немногочисленные посетители сразу потянулись ближе, как стервятники.

— Не думал, — начал Ваня и сплюнул кровь, — что тебе хватит пороху.

Но желания ударить в ответ отчего-то не возникло, хотя Иван с гордостью мог заявить про себя, что не любил пропускать хорошую драку. Да и совсем недавно мечтал о груше.

— Это тебе за то, что годами вился около моей жены, как шакал. За то, что все-таки поимел ее. И за то, что подарил моему сыну гетры, о которых он мне долдонил всю неделю.

Ванька не выдержал и расхохотался. Какие-то дурацкие гетры окончательно добили бедного политика и толкнули на, подумать только, насилие! Прилизанного Новийского, придурка, который сладкими речами увел у него Саф!

— А удар у тебя ничего поставлен, — вынужден был признать Гордеев. — Думал, ты совсем из-за стола не выбираешься.

Второй хук он уже не пропустил. Отбил и толкнул Новийского назад, на барный стул. Бить в ответ так и не стал. Он понимал, что этот удар — последнее, что политик может ему сделать.

— Убирайся, — попросил Новийский. — Я верю твоим угрозам, сделаю, как ты говоришь. Но не мозоль мне глаза, проваливай и держись подальше!

Сам не понимая почему, Ванька кивнул. Но никуда не ушел, а на всякий случай остался следить за политиком с улицы. Впрочем, тот действительно не делал ничего криминального. Он просто пил, и это казалось естественным.

Ульяна

Услышав просьбу Сергея встретиться, Уля впала в ступор. Она дрожащими руками выключила телефон и отложила его в сторону. Несколько следующих секунд тупо смотрела на стопку бумаги на столе, думая, что пора бы прибраться. К сожалению, с ее работой можно было бесконечно копаться в горах макулатуры, сортируя газетные заметки, распечатки, биографии и так далее. Обычно Уля каждый вечер чуть задерживалась, чтобы не копить лишние листы, но в последние дни стало не до того…

Новийский просил ее встретиться. Не у садика Алексея, не у дома, не у чьей-либо работы, а на нейтральной территории — в парке, где много-много местечек для маленького человечка. Ульяна не собиралась верить, что все закончилось. Еще вчера она была уверена, что план не сработает, что нужно намного больше одной несчастной недели, чтобы сломать Сергея общением с ребенком и побороть обиду. Месяцы, а то и годы. Но он звонил, чтобы просить ее встретиться, чтобы что-то решить…

Зарьяна, не сделавшая скидку на моральное состояние подчиненной, кажется, ругала ее за статью, но Уля не могла реагировать на это адекватно. Она кивала и пропускала мимо ушей всю адресованную ей брань. И не могла удержаться от взглядов на часы.

Едва стрелки коснулись шести, как Уля, цепляясь ремешком сумки за все подряд и в спешке снося мебель, бросилась к выходу. Она даже не думала скрывать, насколько скучала по сыну. Новийский должен был это понимать, иначе зачем играл на нервах?

Приближаясь к парку, она вдруг подумала, что это может быть еще одним наказанием, жестоким испытанием на прочность. Если Сергей не придет, это ее сломает. Сидеть в парке у любимой детской площадки в одиночестве будет невыносимо. Представив такую картинку, Уля почувствовала приступ тошноты. И отчего-то ужасно захотела, чтобы рядом в такой момент был Ванька. Внутри точно лезвие прошлось. Она прогнала своего Ваньку, когда он сказал, что любит. Не смогла ответить. Ей казалось, что эти новые отношения сродни предательству собственного ребенка. Уля же видела: Алешке очень одиноко, и это ее вина. Она сделала плохо своему сыну, и еще хочет, чтобы кто-то пришел и утешил ее? Не сдержавшись, Ульяна всхлипнула и закрыла рот ладонью. На нее странно обернулись проходившие мимо люди, явно решив, что она истеричная дамочка. Впрочем, такой она и стала. Если бы кто-то раньше сказал, что Ульяна Сафронова будет нерешительно топтаться у калитки, воюя со слезами… Додумывать мысль она не стала. Нужно пойти и принять удар, каким бы он ни был.

В первый момент Уле показалось, что кошмар сбывается, потому что ни Сергея, ни Алексея не было видно. Из-за проволочки у входа в парк, она опоздала на пару минут. Ставший таким чужим и колючим Новийский мог запросто списать все на то, что она плохая мать, которая не может прийти к своему ребенку вовремя. Он уже говорил что-то подобное. А теперь…

Услышав цокот копыт, Уля обернулась и посторонилась, чтобы не мешать конной прогулке, а потом замерла. На лошади сидел ее сын. Завидев Ульяну, Лешка завизжал от радости и сиганул вниз. Благо, Новийский оказался с нужной стороны и успел его подхватить на руки. Кажется, он попытался ругать маленького непоседу, но тот не стал слушать: так рванул из рук, что Сергею оставалось только отпустить. Она должна была отругать сына сама. Прыгать с лошади? Совсем голову потерял! Но вместо этого обхватила руками ребенка и поняла, что не сможет выдавить из себя ни одного резкого слова. Ульяна мимоходом отметила, что на лице мужа промелькнула досада. И решила для себя, что не собирается его жалеть. Она безумно злилась, несмотря на то, что сама отдала ему Алексея.